Бомжи

Details: Published: Monday, 26 October 2009 20:30

Бомж — едва ли не самая удачная аббревиатура российских чиновников, ставшая именем нарицательным, принятая большей частью населения. Так же органично принятой стала и официальная версия, регулярно сквозящая в СМИ, что БОМЖ — это человек, который не хочет работать, а только паразитирует на теле общества. Грязный, вонючий, заразный человек-нечеловек, опустившийся до животного образа жизни, к нему и подходить-то опасно. Одно время распространялась страшилка, что именно бомжи по ночам нападают и грабят поздних прохожих.
О бомжах не принято говорить. Как какую-то постыдную, эту тему игнорируют. Бомжей избегают, их сторонятся, с ними рядом не садятся даже в самом набитом вагоне метро. Бомж неуместен на самой грязной улице, в самом загаженном дворе или подъезде, его отовсюду гонят, бьют. Бомжей побаивается даже милиция! К лежащему на земле или снегу грязно одетому человеку, как правило, не подходят; милиционеры, не вылезая из машины, вызывают спецперевозку. Естественно, никто не торопится. Над бомжами глумятся, их убивают, калечат. Возможность безнаказанно истязать человека оказывается привлекательной для многих. Лет 5-6 назад проскочила информация, будто средний срок жизни бомжа два года, сегодня называется цифра четыре года. Каждый год только в Москве официально называется число замерзших за зиму под 400 человек.
Сообщается, что в Москве порядка 100 тысяч бездомных. Это те, кто оказался на улице из-за махинаций, распада семьи, ликвидации ведомственного жилья, освободившиеся из заключения, а также иногородние, попавшие в Москву в поисках заработка и здесь ограбленные, без документов и средств на дорогу домой. Я занимаюсь бесплатной раздачей обедов бездомным и нуждающимся уже более десяти лет. Вблизи бомж не похож на человека, настолько не желающего работать, что готов платить за это жизнью и человеческим достоинством. Каждый бездомный переживает название бомж как клеймо, как оскорбление. Сами они называют себя бродягами. У каждого есть мечта вернуться к нормальной жизни и надежда, что где-то вот-вот сегодня-завтра подвернется стоящая работа. Должно повезти. Это характерно: видимо в таком положении включаются защитные механизмы психики и человек не заглядывает в будущее, а живет только сегодняшним днем и настоящим часом. Что будет вечером, завтра или еще дальше в его сознании очень расплывчато. Если сказать ему «Иди туда, там тебе дадут то-то», он, скорее всего, пойдет, но если пригласить его к определенному часу через день или два, то, как правило, можно и не ждать.
Эти люди нередко ведут себя нелогично, странно для обычного восприятия, иногда вызывающе. Разбредаясь в поисках прожиточного минимума, они уславливаются о встрече, но бывает, не могут вспомнить оговоренные место и время, так что действительно теряют друг друга иногда на несколько лет или навсегда. Жизнь такого человека подчас бывает низведена до удовлетворения минимума физиологических потребностей. Уборка же или соблюдение чистоты насущной потребностью не является. С утра он клянется и уверен, что никогда больше не будет пить, потому что болит голова, печень, скверное самочувствие, а к вечеру напивается, потому что пригласили собутыльники, сам насобирал, а главное — осознал потребность. Бывает, такой человек рвется домой. Взывает: «Спасите! Помогите вырваться из такой жизни!» Однако, если действительно принять участие в его судьбе, — не давать ему денег, а сопроводить на вокзал, купить билет и посадить на поезд, — высока вероятность вскоре повстречать его вновь. Он не обманул, побывал дома, но бежал от непринятия и осуждения земляков. Теперь, окунувшись в привычную стихию, будет так же отчаянно тосковать по дому.
Смешная, трагичная, омерзительная, жестокая — это их жизнь, как у судна без руля и ветрил. «Жизнь, которую они сами себе выбрали!» — стараются заверить нас СМИ, и с ними согласно большинство сограждан. Но какая-то тусклая, тупая обреченность в их взглядах, разговорах, рассказах о себе убеждает меня, что выбора, как свободного, сознательного волеизъявления никто из них не делал.
Я хорошо помню приходивших за едой десять лет назад грязных, запущенных стариков. Затравленные, задавленные чувством вины за свое положение, они вели себя очень робко, сконфуженно. При этом обнаруживалось, что люди, самые неопрятные и запущенные, имели не по одному высшему образованию, знали по нескольку языков. В ту пору на помойку переселилось много интеллигенции, людей науки и искусства, не успевших сориентироваться в новых отношениях. Их просто выгоняли из квартир. За одинокими пенсионерами охотились ДЕЗы, милиция... Таким же образом исчезали люди из коммуналок. Старики сошли быстро.
Потом пришли мужики. Угрюмые, сильные, резкие. Они сами не могли понять, что с ними произошло. Большинство приезжали в столицу на заработки, нередко артелями. В Москве у них прямо в привокзальных отделениях милиции изымалась вся наличность и документы. Им говорили: несите деньги — отдадим документы. Просили немного 200 – 300 рублей. Только не предупреждали, что это лишь первый взнос. Забрав этот выкуп, отправляли за следующим. Мужики возмущались. Их били. Кого-то до смерти или до инвалидности. Отбитое мясо нагнаивалось и, пластами отваливаясь с голеней, издавало тлетворный смрад. С головы, умело обработанной дубинками, они иногда просто не могли снять шапку — волосы и головной убор пропитывались кровью и гноем. Вернуться домой инвалидами многие чувствовали себя не вправе и спивались быстро и безоглядно. Алкоголиков не уважали. Тех, кто спился раньше, чем попал на улицу, кого за пьянки выгнали из семьи, кто пропил квартиру, так и звали «алкоголик». Оказавшись изгоями общества, эти люди могут найти сочувствие и понимание без всяких условий и объяснений только друг у друга.
На сегодня состав бездомных заметно помолодел. Это возмущает и отталкивает от них еще большее количество людей. «Наркоманы! — готов приговор у многих. — Они сами себе выбрали судьбу и недостойны жить». Неожиданно для себя из коротких разговоров во время перевязок я узнал, что немало из них воевали. Сейчас на улицах достаточно тех, кому выпало жить после чеченской бойни, но что теперь делать с этой оставленной им жизнью, куда себя деть, они не знают. Неплохо также задуматься, куда деваются повзрослевшие ребята из интернатов. По закону им полагается жилье и самостоятельность. Это после десятилетий опеки и полной зависимости, жизни в замкнутом незрелом сообществе без подготовки к трудностям жизни…
И бесполезно ждать, что на нынешних молодых, здоровых с виду бродяг подействует грозное осуждение общества, и они одумаются, начнут ударно трудиться. У этих людей серьезно поражена личность. Они не выдержали напора действительности и остро нуждаются в профессиональной психологической, социальной, духовной, наркологической реабилитации. Просто так из них уже не получится отжать еще какую-то экономическую выгоду, как бы этого ни хотелось их судьям. Чтобы эти люди стали опять социально и экономически значимыми, в них надо вкладывать немалые силы. Кто этим станет заниматься? Мы понимаем, что мало кто. Проще сформировать общественное мнение и ничего не предпринимать, пока не истекут те самые два или четыре года, которые отпущены человеку улицы. И каждый из нас может набрести где-нибудь в лесу или на окраинах кладбищ на ободранные бульдозером полосы земли. Иногда из нее торчат клоки плотного целлофана, в который у нас заворачивают трупы, чтобы не тратиться на гробы. Их сгружают в отрытую экскаватором траншею и наспех, небрежно заравнивают бульдозером — ровное место, ни имен, ни знака погребения, никакой памяти.
Может быть, это и есть выход? Несколько лет подождать, потерпеть, пока вымрут все те, кому не повезло, кто не смог вписаться в современные условия нашей жизни? Но мы уже не одно десятилетие живем без глобальных бедствий, неурожаев, войн. Удивительно, что это вовсе не сказывается на качестве жизни большинства населения…
Все сказанное позволяет посмотреть на человека с клеймом бомжкак на отработанный материал, пустую руду, шлак, из которого добыли все полезное, а его выбросили в отвал. При нынешних ценностях, отношении к человеку, способах хозяйствования я не вижу условий для самопроизвольного исчезновения бездомных или хотя бы уменьшения их численности. Болезнь не исчезнет сама по себе. А если ее не замечать, делать вид, что ничего страшного не происходит, она даст неожиданные уродливые метастазы в обществе уже в недалеком будущем.
Константин Мурашов, г. Москва.

«Бедные и нищие ищут воды, и нет ее; язык их сохнет от жажды: Я, Господь, услышу их, Я, Бог Израилев, не оставлю их» (Ис.41:17).