Простите, меня, люди!

Details: Published: Saturday, 13 February 2010 08:28

Хочу рассказать непростое свидетельство моего тернистого пути от безжалостного убийцы и палача до раскаявшегося грешника, некогда стоявшего у последней черты, но, наконец, обретшего покой и радость в Господе нашем Иисусе Христе.
В детстве моим неоспоримым авторитетом был отец, Валентин Рыхлов, вор-рецидивист, всю жизнь просидевший в тюрьме, известная личность среди преступного мира. Всегда и во всем я старался походить на него, быстро перенимая привычки и копируя его образ жизни. Воровать и грабить я начал очень рано, находя в этом упоение и отраду. В четырнадцать лет я получил свой первый срок. Оказавшись на «малолетке», с первых же дней зарекомендовал себя как злостный нарушитель. В восемнадцать администрация с большой радостью спихнула меня в колонию для взрослых, где я встретился с отцовскими знакомыми, которые радушно приняли меня. Я не вылезал из ШИЗО и ПКТ, страдая за «воровскую идею» и считая, что это хорошо и правильно.
Освободился я по звонку и тепло был встречен на свободе «корешами». Наша группировка была хорошо известна в Свердловске. За ней числились заказные убийства, вооруженные разбои и множество дерзких грабежей. Постепенно меня и всех моих подельников поочередно переловили и взяли под стражу. Поскольку числилось за нами многое, из СИЗО нас часто вывозили на следственные эксперименты. Охрана к нам привыкла и, как это часто бывает, потеряла бдительность. Ну а мы с подельником воспользовались этим и совершили дерзкий побег на территории больницы. К нам присоединились еще трое отчаянных уголовников. Побег наш не удался: нас окружили со всех сторон. Тогда мой подельник, наш лидер, предложил занять оборону в одном из больничных корпусов и захватить заложников, чтобы ими прикрыть себя и «выторговать» свободу.
У нас оказалось множество заложников — целое отделение — и, отобрав нескольких, мы поместили эту группу отдельно, а другим приказали оставаться на своих местах и соблюдать спокойствие, пообещав, что никто из них не пострадает, если власти выполнят наши условия. К больнице начали подъезжать силовые структуры. Начались переговоры, которые все затягивались. Тогда мы даже не догадывались, что это неспроста — руководство выгадывало время для того, чтобы штурмом занимались бойцы группы «Альфа», прибытие которых ожидалось с минуты на минуту. Нервы у нас были натянуты, мы стали агрессивны и раздражительны, начались беспочвенные ссоры друг с другом; доставалось и заложникам.
В числе захваченных была старушка санитарка. Такая маленькая, как воробушек, и седая, как лунь, лет под семьдесят, «Божий одуванчик». Она передвигалась беспрепятственно по «нашей» территории, и никто на нее не обращал внимания, потому что никакой угрозы она не представляла, а помощь оказывала реальную — носила воду и пищу. Один из подельников ожесточился на нее, и, не зная почему, я защитил старушку. А потом я встретился с ней еще раз, когда шел на переговоры. Она вынырнула откуда-то, схватила меня за руку и сказала, что будет молиться обо мне… Переговоры тянулись, а потом неожиданно начался штурм. Лидера убили сразу, потом уложили еще двух из наших. Затем ухнул гранатомет, и в помещение влетела граната с нервнопаралитическим газом. Взяв на себя роль палача, я расправился с одним из заложников, а к другим дотянуться не успел, отравленный газом.
Потом были бесчисленные допросы, побои, выяснения обстоятельств... Я целиком и полностью взял всю вину на себя и пошел по делу как организатор и исполнитель. Жить после случившегося не очень хотелось, я был сломлен духом. На судебном процессе я обвинил власть в том, что руководство операции не дорожило жизнью заложников и фактически подтолкнуло нас к расправе над ними. Но ничего доказать мне не удалось. В итоге я отказался от борьбы; сидел отстраненно и не участвовал в процессе. А та самая бабушка, «Божий одуванчик», являлась на каждое судебное заседание и следила за мной из зала, как кот за мышью. Она часто подходила к моей клетке во время перерыва и рассказывала о любви Божьей, жалела меня, призывала к покаянию. Обычно я не обращал на нее внимания, просто сидел и думал о своем, но она не оставляла меня, так что даже конвой посмеивался над ней, говоря, что такие озлобленные люди, как я, ничего не чувствуют. Когда прокурор запросил мне смертную казнь, я в сердцах крикнул этой старушке, сидящей в зале: «Где твой Бог?» и разразился бранью.
На следующий день мне предоставлялось последнее слово, после чего должен был быть вынесен приговор. Всю ночь я не спал, вспоминал короткую и беспутную жизнь. Вспомнились почему-то и слова старушки, отчего еще горче стало на сердце. Жизнь я ставил ни во что, и, наверное, поэтому решился на отчаянный шаг с тем, чтобы не попасть в камеру смертников, где ожидание исполнения приговора гораздо страшнее самого расстрела... На следующий день мне удалось пронести на суд заточку. Произнеся последнее слово, полное бесшабашной бравады и рисовки, я на глазах у всех вытащил из рукава нож и ударил им себя в область сердца. Силы не сразу оставили меня, я видел, как стекает ручьем кровь, и, держась руками за прутья клетки, успел разглядеть ужас на лицах присутствующих.
Очнулся я в реанимационной палате. Врачи сказали, что меня чудом удалось спасти, что я только по касательной задел сердце, которое в момент испуга сжалось, и острие прошло между кровеносными сосудами. Но я не хотел жить, и чуть не завыл, когда проснулся. Состояние было похоже на мучения в аду. Внутри что-то умерло, и я совершенно спокойно выслушал вынесенный мне приговор — расстрел, и также спокойно дал водворить себя в камеру смертников, где меня встретил такой же горемыка, как и я сам, ожидающий исполнения приговора уже около трех месяцев.
Потянулись длинные дни ожидания. Иллюзий я не питал: прекрасно отдавал себе отчет, что мое уголовное дело самое серьезное и сильно нашумевшее, и меня вряд ли помилуют, и ждал, как овца, когда меня поведут на убой по истечении определенного времени. Ожидание в среднем тянулось от девяти месяцев до года. Многие не выдерживали психологического давления и просто сходили с ума. Мало кто уходил тихо и молча, поэтому камера смертников — это настоящая пытка, не имеющая аналогов...
Однажды как-то вечером открылась «кормушка», и дежурный инспектор совершенно неожиданно стал проповедовать нам Слово Божье. Я был ошеломлен, поскольку раньше ничего подобного не случалось. Инспектор назвался «братом Сергеем», посещающим Дом молитвы евангельских христиан. Слушая проповедь, я ожесточился и послал подальше инспектора с его нравоучениями. Однако сокамерник меня не поддержал и не ушел от дверей, продолжая слушать Слово Божье. А потом Сергей предложил ему помолиться, и они, по разные стороны двери, опустились на колени. Инспектор без всякого страха просунул руку через «кормушку», положил ее на плечо сокамернику, и они сообща, коленопреклоненно помолились. Больше его я никогда не видел.
Два дня сокамерник не вставал с колен, молился даже по ночам, ничего не ел. Я даже начал волноваться о его душевном здоровье. А вечером, когда защелкал электрический замок, он как-то весь преобразился на моих глазах и сказал, что это пришли за ним. И действительно, когда открыли камеру и назвали его фамилию, я даже ощутил какой-то суеверный страх; а вот у сокамерника не дрогнул ни один мускул на лице. Конвою он спокойно сказал, что уже давно готов, а мне так по-доброму улыбнулся, что я просто опешил от такой силы духа. Сам я ни один раз мысленно представлял, как буду вести себя, когда поведут на исполнение приговора. Не рисуясь, могу сказать: я не из пугливых, в жизни повидал много, не раз доводилось заглядывать смерти в глаза... но, думая о моменте, когда последняя надежда рушится, и земля уходит из-под ног, сказать что-то определенное наперед — трудно. Поэтому, увидев внутреннее спокойствие и улыбку на лице сокамерника перед его смертью, я воспринял это, как что-то сверхъестественное. Буквально следом пришли и за мной, но не для того, чтобы расстрелять, а чтобы я расписался в указе о помиловании. Мне заменили смертную казнь на пожизненное заключение. Стоило бы, наконец, успокоиться и остановиться, но не тут-то было: я, словно, тормоза потерял. Видимо, чаша моих беззаконий наполнена была еще не до конца...
Приехав в Ивдельскую зону, я с головой погрузился в разухабистую тюремную жизнь. Разум мой был воспален; как в агонии, я не знал, куда плыву и что вообще хочу от жизни. Порой я не мог найти объяснения своим поступкам. Скорее всего, я плохо бы кончил, но совершенно неожиданно меня этапировали в Соликамск, в «Белый Лебедь». Здесь не было «маленьких радостей», не было и развлечений. В камерах хранилось что-то непередаваемо мрачное, а люди казались обреченными и оторванными от жизни. Психологически я не был готов к такой резкой перемене, и первый раз в жизни искренне воззвал к Господу, вопия: «Куда Ты, Боже, меня завел, — ведь здесь нет для меня никакого будущего, здесь я просто свихнусь и перестану уважать себя самого».
«Белый Лебедь» не был похож ни на одну известную мне зону. Режим, внутренний распорядок и надзор за «пожизненниками» в колонии соблюдался «от» и «до», и я, конечно же, с первых дней нахватал нарушений. Проблем для себя я нажил много, настрадался вдоволь от своего же характера. А перед собой честно признавался, что устал так жить, да и возраст уже не тот: далеко не мальчишка, уже 42 года, и из них 26 лет за решеткой. Внутренне я созрел для осознания, что надо менять образ жизни, что не могу и не хочу так жить дальше. Но как вырваться из этого омута собственных страстей, я не знал.
Жизнь начала меняться, когда мне попала в руки книга Николая Храпова «Счастье потерянной жизни». Размышляя над прочитанным, я внутренне по-чувствовал, что хотел бы иметь веру в Бога, измениться в лучшую сторону и не причинять зла своим ближним. Уголовникам я не доверял, афишировать свои душевные переживания я считал слабостью, поэтому замыкался в себе и переживал то, что мне дорого. Дождавшись отбоя, я забирался под одеяло с головой и пытался нескладно разговаривать с Богом, рассказывая Ему, что меня тревожит, и чего бы я хотел. А хотел я, чтобы моя жизнь изменилась, и сердце освободилось от ненависти, чтоб исчезло из него все зло, весь негатив и разные нечестивые помыслы. Пересматривая жизнь, я осознал, что хочу покаяться.
Чудо произошло вслед за побуждением. С утра к нам в камеру посадили христианина Алексея, и вместе с ним снизошло какое-то благословение. Словами это трудно передать... Атмосфера стала положительной настолько, что все барьеры отчужденности рухнули. До прихода Алексея каждый жил сам по себе. Алексей примирил стороны и направил отношения в нужное русло. А когда он с благоговением рассказал о любви Божьей, о прощении и спасении по вере в жертву Христову, подтверждая это своим примером и образом жизни, то без всякой борьбы завоевал мое сердце. Я чистосердечно рассказал ему о себе, поведал даже то, что скрывал от своей совести. Раньше я людям не доверял, а тут растаял, как пломбир, и привязался к брату, как хвостик, внимательно слушая его свидетельство о Боге.
Пришло время, я чистосердечно и осознанно покаялся и принял в свое сердце Господом и Спасителем Сына Божьего Иисуса Христа. Слава Богу! Мы встали на колени, взялись за руки и молились сообща о том, чтобы Бог простил мне грехи и принял в Свою христианскую семью. Христос принял мою исповедь и мое покаяние и стал моим Господом и Спасителем: теперь я — христианин! Я почувствовал, как отлегло от сердца, словно тяжелые оковы пали, и душа воспарила с легкостью на крыльях веры ввысь, в необъятное небо. Было так здорово, и я никак не мог нарадоваться, эмоции переполняли меня. Я запросто готов был обнять весь мир и радостно свидетельствовать всем, что сделал для меня Христос. Оборачиваясь назад, вижу одну разруху, руины и смерть. Мысленно вижу лица, лица и лица всех тех, кого уже нет в живых: безвинно убиенных жертв, подельников, друзей и просто попутчиков... Из тридцати смертников в СИЗО право на жизнь получили только трое, в числе которых был и я, остальные попали на конвейер смерти. Почти двадцать лет прошло с тех пор... Я отбываю пожизненный срок. Много воды утекло, но память жива. И она, как беспощадный палач, изматывает мою душу, взывая к покаянию пред людьми, которые пострадали в результате моей преступной деятельности. Я чистосердечно раскаиваюсь и осознаю, что прощение нельзя заслужить, его можно получить, как дар, как милость из сердец тех, в которых живет Христос.
Простите меня, люди!
Михаил Рыхлов (618545 Пермский край, г. Соликамск, ОИК-2/2, ПЛС).