Рождественский рассказ по письму Валерия Федорова

Details: Published: Thursday, 07 January 2010 08:35

Снег все шел и шел... Сначала мелкий и влажный, прилипая к лицу, к рукам, а потом вдруг налетел ветер и пошел дождь, частый, колючий.
Начинало темнеть, а Андрей шел не спеша уже по незнакомым улицам, засунув руки глубоко в карманы, так было теплее, и смотрел на мокрые дома, деревья, людей, залепленные снегом автобусы так, как будто никогда раньше их не видел, а женщин, и особенно девушек, почему-то боялся, обходил стороной, он не всматривался в их лица, еще издали они все казались ему или необычно торжественными, или слишком строгими. Все это было знакомым, конечно, но сейчас — новым, чуть странным... О чем думали эти люди, чем жили, какие имели цели, Андрей не знал, все эти люди были ему чужими и очень далекими... и не верилось, что это была — свобода, о которой еще месяц назад он так горячо мечтал. Андрей все шел, не выбирая улиц, уже сильно стемнело, в окнах зажигались огни, но домой идти не хотелось, там ждала темная, холодная прихожая, где не было света, пустая, мрачная без мамы, кухня и тишина, тревожная, настораживающая... Мама умерла, буквально, за несколько дней до его освобождения из колонии, не вынесла всего. И срок-то был небольшой, всего три года, и сел он, можно сказать, ни за что... Так, шатался по улице под кайфом, вернее, кайф уже прошел, и душу сковывал смертельный страх — где взять дозу? Ну и пристал к одному в пыжиковой шапке и, как Андрею показалось, в золотых очках. Сначала просто по-просил у него немного денег, умолял даже, потом, когда тот толкнул его и назвал — уродом, что-то помутилось в голове у Андрея, и он плюнул ему в лицо, тот резко отшатнулся, и очки эти, золотые, упали с него, прямо в грязь, и он сам же, не увидев их, наступил... Ну, стекла, конечно, в мелкие кусочки... Оказался — мент, полковник в отставке. Сходу дали трояк, очень быстро.
Все три года, почти каждую ночь, Андрей во сне видел маму, и она всегда плакала, горько, безутешно... Ведь он был у нее один и рос «очень хорошим», как она говорила всем, учился неважно, но играл на скрипке. Она радовалась и всем постоянно говорила, что у нее сын — хороший, не такой, как другие охламоны, тюремщики... Андрей усмехнулся — «хороший», да, школу он не прогуливал и музыкалку тоже, мама была очень строгой и следила за этим; но время-то всегда найти можно, забегал в подвал, к своим, и там первый раз выпил, попробовал водки, там и курил табак, травку.., а потом — и укололся. Просто так, попробовал... Привык быстро, почти с первого укола. А мама долго ничего не знала, очень долго. Ей такое просто в голову не могло прийти! А руки, вены она проверить и не подумала. «Хороший» сын — Андрей опять усмехнулся, мама была доброй, но очень уж строгой к нему, ко всем... и ненавидела всяких охламонов, дураков и зеков, тюремшиков. А может она просто за него боялась? Андрей не знал, он мало с ней разговаривал, особенно последнее время. С ней трудно было разговаривать, и он все чаше уходил в подвал, к своим.
Стало совсем темно. Андрей, сделав над собой усилие, повернул назад, надо было идти домой, ноги совсем промокли и замерзли. Андрей вспомнил, что ничего не ел с самого утра и прибавил шаг.
Утром, едва выпив чаю, Андрей вышел на улицу — за месяц он так и не смог привыкнуть к глубокой тишине квартиры, не с кем было проронить и слова, а на улице было шумно и все двигалось: люди куда-то спешили, заскакивали в магазины, выскакивали из них и быстро шли, некоторые даже бежали и впрыгивали в уходящий транспорт. Год уходил... и им, видимо, что-то хотелось еще успеть... Андрей понимал их, но сам он никуда не спешил. А куда? Зачем? Он был никому не нужен, на всем белом свете! Когда еще в зоне он узнал, что мама умерла, то когда освободился, сначала поехал к тетке, сестре матери, но она и дверь ему не открыла, а когда он уходил, прокричала с балкона: «Ты, зек, запомни, у тебя никакой тетки нет! Понятно? Не приходи никогда! И не звони!»
Андрей шел и шел по улицам, просто так, думалось о многом, вспоминалось... А перед глазами все время стояла зона, и Андрей крепче сжимал зубы и кулаки в карманах куртки, чтобы не плакать, хотя плакать он уже не мог, слез не было. А боль в сердце осталась, такая боль... С самых первых дней в зоне его невзлюбили. Почему? Он так и не понял. Кто-то крикнул: «Бей, трави интеллигентскую гниль!» А кто-то еще добавил: «Скрипачи — они все предатели!» И пошло, поехало... Его ударили чем-то твердым в лицо, выбили зуб, из носа долго текла кровь... Андрей сразу сдачи не дал, он вообще не умел драться. Через сутки его опустили... обвинили в том, что он из чьей-то тумбочки сахар съел. Что было потом, вспоминать не хотелось... Его били, плевали прямо в лицо, давали кусок хлеба и за это, смеясь, насиловали... Очень скоро все чувства у него, кроме ненависти, притупились и четким оставалось только одно желание — умереть.
Андрей, устав от ходьбы, вскочил в трамвай. Было тесно, но зато тепло, кто-то вез новогоднюю елку, Андрей встал между елкой и дверью, прикрыл глаза и, согреваясь в тепле, вдыхал запах хвои. Лицо покалывали иголочки веток, которых он касался, когда трамвай покачивало. «Извините, вы будете выходить? — прозвучал совсем рядом женский голос. Андрей открыл глаза: прямо пред собой он увидел глаза, они были распахнутые, открытые и синие-синие... «Что?» — спросил Андрей. Девушка, не ответив, протиснулась вперед, но потом, повернувшись, тихо сказала: «Не грустите. Ведь скоро...». Дальше Андрей не расслышал, кто-то протиснулся между ними, дверь трамвая открылась, и девушка вышла. Андрей, толкая тех, кто был впереди, кинулся за ней, тоже выскочив в дверь. На улице в толпе людей, он едва увидел ее, догнал и молча пошел сзади на расстоянии. Девушка шла быстро, не оглядываясь, Андрей хотел крикнуть ей, остановить, но не знал, как это сделать, не знал ее имени. Она прибавила шаг, потом свернула к многоэтажному дому, зашла в подъезд. Хлопнула дверь, она скрылась. Все! Конец. Ее не было. Дом, огромный, многоэтажный дом поглотил ее! Этажи... квартиры... Простояв полчаса, Андрей побрел домой, медленно, устало.
Ночью он не мог уснуть — зона с ее непомерной жестокостью опять стояла в глазах... В ту, тоже предновогоднюю ночь, когда он лежал, брошенный на грязном полу, и когда особенно хотел умереть, кто-то подошел к нему.
— Андрей, вставай! Не бойся! Я верующий, Сергей. Пойдем со мной!
— Не знаю тебя. Отойди!
— Ну, Сергей я, Батурин, В зоне все знают — христианин. Вставай, пойдем! Братья уже ждут нас.
Сергей поднял Андрея, повел. Грязная куртка Андрея издавала тяжелый запах, она была без воротника с оторванным рукавом.
В Молитвенной комнате братья встретили их радостно, каждый хотел чем-то ободрить, утешить. Кто подавал хлеб, кто — книжечки-брошюрки о спасении души, а один принес брюки, хорошие еще, черные, как раз на Андрея, куртку тоже раздобыли. Андрей умылся, переоделся. Потом братья молились, Андрей мало что понял... Он плакал, у него неудержимо текли слезы, а душе впервые за это время стало чуть светлее. Андрей только два раза успел еще сходить в Молитвенную комнату к братьям, его освободили, кончился срок, мучительные темные дни унижения души к терзания тела.
Андрей вскочил с дивана, на котором спал, подошел к окну. Светила луна, и шел снег, медленный крупный... Кругом все было белым одинаковым, грустным. И странно: о чем бы он ни думал и ни вспоминал, в душе была она, эта девушка из трамвая, он видел ее глаза, так ясно видел ее синие-синие глаза, чистые, открытые... Андрей быстро зашагал по комнате, от окна до дверей и обратно: «Может быть, я все это придумал? Трамвай, девушку? Нет. Все это было. Я видел ее, эти глаза. Она еще что-то сказала мне... но что? «Что-то скоро...». Но что — скоро?» Три дня подряд, почти с утра и до вечера, Андрей дежурил у подъезда дома, но не увидел ее... Вечером, не замечая вокруг ни суеты людей, ни снегопада, ни холода, опять пошел к этому дому и простоял у подъезда почти три часа. Почувствовав вдруг, что совсем замерз, Сергей пошел к остановке трамвая. Стоял долго... Стали уже надвигаться сумерки, Сергей посмотрел вверх, в небо, оно было серым, снежным, но альше, ближе к горизонту было небольшое окошечко — разрыв в белых облаках, и небо там было голубым и чистым. Андрей вдруг услышал, как его губы тихо произносят слова: «Бог! Я не очень хорошо знаю Тебя, но Ты все можешь! Помоги, пожалуйста! Я очень хочу увидеть ее... но я даже не знаю ее имени!» Подошел трамвай, Андрей подбежал к нему, вошел в теплый вагон, прошел вперед и... увидел ее, она стояла у окна, в белом берете, лицо спокойное, а глаза синие. Андрей бросился к ней, он был счастлив, он нашел ее: «Здравствуйте! Наконец-то я нашел вас, я все-таки нашел... я стоял у дома, потом здесь... Спасибо! Я три дня стоял... Здравствуйте...»
— Вы нашли меня? — девушка улыбнулась, ее синие-синие глаза не удивлялись и не смеялись над ним. — Возможно... это Кто-то вас нашел. И может быть — сегодня! Пойдете со мной? Здесь недалеко, пойдете?
Они вышли из трамвая, прошли немного и вошли в дом, в большую комнату, горели две люстры, и люди, почти все, стояли на коленях... Они, как понял Андрей, молились. Впереди скамеек стоял стол, на белой скатерти живые цветы, а на стене — распятие Иисуса Христа. Девушка, взглянув своими синими глазами на Андрея, встала рядом с ним на колени. Андрей сразу вспомнил Молитвенную комнату, братьев... и тех... кто бил его, плевал прямо в лицо, смеялся... терзал тело, топтал душу... ему стало душно, плохо, в глазах потемнело... а в голове вкрадчивый шепот: «Что ты здесь делаешь, уйди! Зачем они тебе? Ты — другой, ты — падший, «опушенный»! Ты что — забыл? Уходи!» Закружилась голова... «Сейчас упаду, — подумал Андрей, — где здесь двери?» Кто-то подвинул к нему стул, кто-то принес в стакане воды. Андрей не взял стакан, он не мог пить из общей посуды. И вдруг он услышал голоса многих присутствующих, они молились... о нем! Неужели о нем? Таком падшем и прокаженном, что даже в тюрьме, в неволе, преступники, зеки не хотели подать ему руки, плевали в лицо, считали просто за мерзость... за ничто... за ноль... И вдруг — молитва о нем? Андрей просто не верил своим ушам, но это был не сон, он слышал, как мужчины, женщины говорили: «Господи, спаси эту душу... Иисус Христос, даруй ему покаяние... В эту дивную ночь Твоего Рождества... Спаси его, Боже!... Ты родился и для него... Благодарим, что Ты привел его в Дом Твой... Благодарим Тебя за такой подарок — за эту душу, спаси его... Слава Тебе, что Ты его любишь! Пролей на него Свою благодать, спаси душу его из ада, дай ему покаяние...»
«Ты хочешь покаяться?» — тихо спросила девушка. Андрей вспомнил, что и братья в зоне спрашивали его об этом же, они объясняли ему суть покаяния, и он хотел тогда еще покаяться, но не успел... кончился срок. А сейчас? «Ведь есть возможность сейчас», — подумал Андрей.
Он тут же рядом со стулом встал на колени, почему-то слезы потекли из глаз, хотя он давно уже не мог плакать, слова застревали в горле, слезы мешали... Но он просил и просил прощения у Христа за все! Андрей не помнил, как он встал с колен. Радость, светлая и горячая, разлилась в его сердце, которое стало вдруг легким. Андрей удивился: какой-то мешок с тяжелым грузом упал с его сердца, и все вокруг ликовало — огни люстр, улыбки, цветы... пожатия рук, слова любви, слова поздравлений... Кто-то обнимал его, кто-то целовал... И опять — разноцветные огни люстр, цветы, музыка... «Откуда — цветы?» — подумал Андрей. Вдруг он увидел ее. Андрей сделал шаг, толпа расступилась, она тоже шагнула вперед к нему, слегка наклонила голову, волосы ее без берета упали на плечи, из-под низкой волны волос светились большие глаза. И в них было так много синей чистоты, что Андрей уже не видел ничего, он видел небо, чистое и голубое... Андрей был совершенно счастлив, так счастлив, как ни разу не был счастлив с самого своего рождения.
«Ты, понимаешь, что ты сегодня родился? В день, когда родился наш Спаситель, Господь?» — спросила она тихо. Андрей знал, чувствовал всей душой, всем сердцем, что темная и мрачная жизнь его кончилась. И что он точно сегодня — родился, и не просто, а для какой-то совершенно для него новой жизни. И что он — счастлив: хотелось петь, смеяться, обнимать всех, хотя он тут никого не знал. А вокруг все звучали уже родные ему голоса братьев, сестер, детей: «Христос родился! Слава Ему!
Спаситель родился! Осанна!
Аллилуйя! Слава Ему!»