Посвящается Владимиру Мусиенко.

Любовь

Её побивали камнями во прах, Её на кресте распинали.
В темницах томили и жгли на кострах, И львам на съеденье бросали.
И в тайные щели, как день золотой, Как воздух она проникала,
Ей дано великое имя — ЛЮБОВЬ — Она ко Христу нас призвала!

То пошлость, то глупость людская стеной, Повсюду ей путь преграждала,
Но в тайные щели, как день золотой, Как воздух она проникала.
Из мрака неволи, из пепла костров — Сильна и прекрасна вставала.
И ржавые цепи срывала с рабов, И спящих от сна пробуждала.

И путь на Голгофу во мраке мирском, Она пред людьми озаряла,
И в сердце порочном холодном людском Счастливую жизнь создавала.
За правду святую нетленный венец В подвалах, дворцах предлагала...
И раны разбитых и чёрствых сердец Дыханьем своим врачевала.

О, если б на миг Ты оставила нас, Холодных, жестоких, презренных...
Исчезла бы радость и свет бы угас В сердцах наших злых и надменных!
И в тайные щели, как день золотой, Как воздух она проникала.
Ей дано великое имя — ЛЮБОВЬ, - она ко Христу нас призвала.

«Кто поверил слышанному от нас и кому открылась мышца Господня?  Ибо Он взошёл пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нём ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нём вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умалён пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лицо своё; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понёс наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижён Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нём, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу: и Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, ведён был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих. От уз и суда он был взят; но род Его кто изъяснит? Ибо Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь. Ему назначили гроб со злодеями, но Он погребён у богатого, потому что не сделал греха и не было лжи в устах Его. Но Господу угодно было поразить Его, и Он предал Его мучению; когда же душа Его принесёт жертву умилостивления, Он узрит потомство долговечное и воля Господня благоуспешно будет исполняться рукою Его. На подвиг души Своей Он будет смотреть с довольством; чрез познание Его Он, Праведник, Раб мой, оправдает многих и грехи их на Себе понесёт. Посему Я дам Ему часть между великими, и с сильными будет делить добычу, за то, что предал душу Свою на смерть, и к злодеям причтён был, тогда как Он понёс на Себе грех многих и за преступников сделался ходатаем» Ис. 53 глава.


За что?

 

(Аллегория о Голгофе)

 

В 1954 году, в лагере, в один из воскресных дней автор аллегории, получив посылочку из дому, пришел посетить брата-благовестника Молдавии и Бессаравии - Онищенко Максима Григорьевича, заключенного за свидетельство Иисусово.
Во время чаепития брат-старец провел назидательную беседу о цели и смысле их страдания. После его слов автор попросил чистой бумаги и предложил старцу немного отдохнуть, на что тот охотно согласился. Неудержимый поток мыслей, по вдохновению от Духа Святого, овладел автором и он, едва успевая, записал их в течении короткого времени. Когда написанное было прочитано пробудившемуся брату Онищенко, они вместе в горячей молитве отблагодарили Господа за этот духовный подарок.

- За что? - глухим, как эхо, голосом раздалось в тюремной камере. "За что?" - отозвалось в моем смущенном сердце, когда я, вдали от друзей и семьи, оказался в отчаянном положении заключенного. Стоны и тяжелые вздохи в соседних камерах не давали забыться.
Воображение рисовало солнечные долины и горы Азии, любимые и дорогие лица друзей, малютки-дочки, жены, милых старичков... Дорогая свобода... Душа рванулась ко всему этому навстречу, но железные решетки преградили ей путь.
Горячая молитва полилась из глубины души к Тому, с Кем была связана вся моя жизнь. Молитва помогла выйти из этой ужасной камеры-одиночки, чтобы склониться у подножия Голгофского креста.
Охватившее отчаяние было готово обрушиться на меня со всей своей тяжестью. Смертным холодом повеяло от этой бездны. Мрачная, черная, как кошмарная ночь, надвигалась будущность. Но какая-то неизъяснимая, невидимая рука удерживала эти рокочущие, чудовищные волны отчаяния.
Мой Бог, на Которого я уповаю, послал мне на сердце тишину и покой. Уста зашевелились, полились слабые неровные звуки гимна:

"За страдающих братьев-люд ей,
Помоги, Боже, все мне отдать,
Чтоб из бездны греховных сетей
К вечной правде небесной поднять..."

Затем, нарастая, эти звуки превратились в стройное, сильное пение, которое раздвинуло стены камеры, полилось в тюремный коридор и наполнило все здание. Казалось, что даже эти мертвые стены вторили песне могучим припевом:

"За людей, за людей
Помоги, Боже, все мне отдать,
Чтоб смелей и скорей
Мог я гибнущих братьев спасать..."

Вслед за песней душа вырвалась из этой душной камеры на безбрежный простор, взвилась ввысь, и в своем полете, как птица, запела:

"Тому, Кто смертью крестной
И кровью нас спас,
Споем благодаренье,
Споем сто тысяч раз..."

Но в это время дверь камеры внезапно открылась. Меня перевели в другое место. Через сутки я оказался в подземельях политической тюрьмы, в одной из ее бетонных камер. Поблекшие, бесцветные лица ее обитателей испуганно и в недоумении встретили меня у захлопнувшейся железной двери.
- За что? - это был первый вопрос, который мне задали. С радостным трепетом в душе я ответил: "За Христа!"
Потянулись мучительные дни. Безысходное людское горе до краев переполнило эту бетонную клетку. Могильная тишина сдавливала грудь, казалось, что эти стены были готовы в любую минуту задушить в себе их обитателей. Злобные окрики тюремной охраны, раздающиеся от "волчка", подхлестывали, как плеткой, трепещущее сердце. Смертельным холодом веяло отовсюду: от жестоких лиц надзора и всей тюремной обстановки, от ее стен, воздуха и даже от тюремной пищи, от безнадежных взоров товарищей.
Эта могильная тишина подземелья часто сменялась адской атмосферой в комнате следователя.
Душу охватывало адским пламенем от ложных улик, злобы следователей.
Человек невольно чувствовал здесь себя, как загнанный, беззащитный зверек... После нескольких часов такого мучительного допроса, он вновь оказывался в объятиях подвала, где проходили долгие бессонные ночи.
В первые минуты раздается вздох облегчения, но мысли не дают покоя. "За что?" - все чаще звучит этот вопрос, все сильнее он захватывает душу.
"За что?" - неудержимо теребит трепещущее сердце. "За что? За что? За что?" - с воплем раздается крик истомленной, уставшей души. Взор останавливается на узкой полоске голубого неба в окошке, под потолком камеры. Душа встрепенулась, какой-то огонек радости промелькнул в ней. Вот где можно найти успокоение и получить ясный, исчерпывающий ответ. И душа сразу рванулась туда, в ту синеву небес; уста зашевелились в тихой молитве. Как бы робкими шагами душа выходит из этого подвала к подножию маленького холма - это Голгофа.

Часть 2

Из Иерусалима, прямо по направлению к Голгофе, движется большая толпа народа. Черные молчаливые места. Шум толпы все более и более нарастает... Впереди, окруженный цепью римских солдат, с окровавленным лицом идет Христос. Рыдающая толпа женщин старается пробиться к Нему ближе, желая чем-либо облегчить Его мучения.
На миг Он останавливается, переводя дыхание, и из запекшихся уст вырываются слова увещания: "Дщери Иерусалимские, не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших!"
Пройдя немного вперед, обессиленный, Он падает под тяжестью креста и, сопровождаемый злобными окриками, поднимается вновь. "За что? -т- невольно вырвалось у меня. - Крест возложили на другого?"
Вот Он подошел совсем близко. Колючки тернового венца глубоко впились в Его святое чело, сгустки запекшейся крови смешались с волосами, опухшее от побоев лицо (Мф. 27:29-30) было обращено на холм.
"Столько был обезображен, паче всякого человека, лик Его и вид Его, паче сынов человеческих". Ис. 52:14. Вся эта окружающая толпа, провожающая Его, через некоторое время возвратится опять в свои дома, а Он идет, чтобы здесь умереть.
Последнее усилие, - и Он на вершине холма. Весь холм покрывается многолюдной толпой. По пересекающимся дорогам все больше и больше стекается народа.
Христу было приказано лечь на крест. Десятки рук потянулись и сорвали с Него одежду. Затем грубые руки воинов растянули на древе креста и без того воспаленное, избитое Его тело. Огромные ржавые гвозди прикоснулись к Его нежным рукам.
Взор в невыразимой мольбе был обращен в синеву небес. Затем последовали, вначале глухие, а потом громкие удары молотка. Кровь алой струей брызнула из ран. Душераздирающий крик мучительной боли вырвался у Вартимея, сына Тимеева: "За что? Ведь эти руки открывали мне глаза?!" Толпа вздрогнула, задвигалась...
Усилием многих рук дерево креста было поднято над толпою, и на нем Он - Христос. Из разливающихся ран ручьем лилася кровь.
Толпа на мгновение замерла, как бы в оцепенении...
Теперь Христос был виден всем, ибо возвышался над головами всех. Каждый со своего места мог видеть Его, умирающего, поникшего окровавленной головой.
- Смотрите! Все смотрите! Это ваши руки пригвоздили Его! - говорила природа.
Я подошел к толпе некогда прокаженных людей, которые с воплем, смотря на крест, спрашивали друг друга:
- За что? Ведь совсем недавно эти пронзенные ноги принесли нам жизнь и исцеленье.
- За что? - стоя рядом с ними, спрашивает исцеленный из Вифезды, - ведь недавно эти пронзенные руки подняли меня с моей ужасной постели!
А вот, безутешно плачущая женщина, смотря на крест и хитон Христа в руках воинов, спрашивает: "За что? - (Мф. 27:55). - Ведь это тот хитон, к которому я, прикоснувшись, совсем недавно получила исцеление!"
Где-то совсем рядом, Лазарь, еле удерживая своих рыдающих сестер, Марфу и Марию, с невыразимой душевной болью смотрит на эти драгоценные замолкшие уста, неделю назад вызвавшие его из могилы.
- За что? - рвется Мария к тем пронзенным ногам, у которых она так любила проводить самые лучшие часы своей жизни (Мф. 15:41).
А вот, затерянный в толпе Петр, рыдая, потрясает своей седой головой и, глядя на руки Христа, спрашивает: "За что? Ведь это те самые руки, которые вытащили меня из морской пучины..."
Густая тьма покрыла Голгофу и всех ее посетителей. (Мф. 27:45). Эта тьма остановила всякое движение. Но как бы не была густа тьма, она не могла закрыть образ Распятого Христа. Каждый из присутствующих стал задавать себе вопрос: "За что?" Этот вопрос стал еще сильнее мучить меня, и сколько я не искал ответа, я встречал только недоумевающих друзей Христа. В душе я решил во тьме пробраться к подножию креста. Ведь только Он, Христос Распятый, может ответить на мой мучительный вопрос: "За что?" И я пошел, куда влекло мою душу - ко кресту.
По дороге я встретил плотника, распинавшего Христа, - из глаз его падали крупные капли слез, грудь сотрясалась от собственных ударов, а где-то в тайнике этой черной души зарождался все тот же вопрос: "За что?" (Мф. 15:39). У подножья креста находилась убитая горем женщина. Это Мария - Мать Иисуса. В изнеможении она склонилась у креста. О, женщины-матери! Скажите, каким чувством была наполнена ее душа? Ведь над нею - оплеванный, растерзанный, умирающий, - висел ее родной Сын, Тот, Которого она, ещё младенца, крепко прижимая к груди, уносила из Вифлеема, от губителя Ирода. Ведь это Тот, Кто был вскормлен ее грудью. И сколь велики были ее мучения, столько она была выше обычных женщин. Выше тем, что видела и верила в божественность своего Сына. Но вот Он был истязаем. Верила и была убеждена в Его абсолютной святости, непорочности и праведности, - но вот Он осмеян и причтен к злодеям. Верила, что Он, её Сын, был Сыном Человеческим и Сыном Божиим. Она была неустанной последовательницей и свидетельницей всех Его земных дней. Она так же, как ученики, оставила все, следуя за Ним, с материнской ревностью и заботой окружала и служила Ему.
Крепко она обняла дерево креста. С Ним умирала вся ее жизнь, все ее надежды.
Кто мог понять ее? Она как бы вместе с Иисусом была пригвождена ко кресту.
О! Это ужасное оружие, вот когда оно прошло ее душу. (Лук. 2:35).
С нею рядом безутешно рыдал Иоанн, который был согрет теплотою груди Христа. Один вопрос в отчаяньи звучал и у него: "За что?"

* * *

Собрав последние силы, я прильнул к этому ужасному холодному дереву и крепко обнял его. Мне нужны были Его ноги, Его пронзенные ноги, которые принесли мне жизнь. А я их обнимал...
Мне хотелось горячее обнять их, хотелось при этом как бы исторгнуть очи мои (Гал. 4:5). Горячая струя крови потекла по мне, и я понял, что это из Его любящего сердца. Невыразимой теплотою она согрела мою застывшую от скорби душу.
Где-то рядом падали во тьме капли крови из пронзенных рук, и каждая из них говорила: "За тебя! За тебя! За тебя!..." Еще теснее я прижимал Его пронзенные ноги. Но в это время ощутил боль от холодного дерева креста. О, как оно мешало мне обнять Его ноги. Я стал пытаться обнять ноги Христа без креста, как бы хотел оторвать их от дерева, но они оказались крепко прибитыми огромными гвоздями.
И здесь я разгадал великую тайну Его страданий и страданий моих...
Чем крепче я обнимал Его ноги, тем больнее врезалось в меня холодное дерево креста, и чем больнее становилось мне, тем яснее я начинал понимать цену и боль Его страданий, тем ближе я ощущал Его, страдающего. И только тогда я понял: за что!
Я понял, что без креста невозможно обнять Христа.
Без креста невозможно понять Христа.
Ведь если бы не было этих ран, то кровь Его, протекая в Его теле, протекала бы только для Него Самого.
Нужны были раны Его, чтобы кровь Христа, вытекая из них, принесла жизнь всем нам.

Часть 3

Я замер в таком положении и взглянул в Его глаза. Они смотрели на меня, горя нежной любовью и состраданьем, и этот свет озарял окружающую тьму и тьму моего неведения.
Уста Его зашевелились, и я услышал: "Отче, прости им, ибо не знают, что делают!" Но не только Отца умолял Он этим. Он произнес их и моему недоумевающему сердцу... "Прости им, они не знают, что делают".
Вот за что умирал Христос! Он умирал, чтоб жили мы. Он умирал за нас.
Он умирал за нас, но умирал добровольно, проникнутый любовью и состраданием к Своим глумителям. Умирал, страдая, тогда, как в одно мгновение, волею Отца, страдания могли бы обрушиться на Его врагов. Только тогда я понял смысл Его и моих страданий, когда мне открылось величие Его любви в словах: "Прости им!..." Когда и я простил гонителям моим, подражая моему Спасителю.
О, как часто и теперь приходится слышать из уст некоторых христиан, переносящих те или иные лишения за Имя Иисуса, недоумевающий вопрос: "За что?" Это потому, что им не открыт смысл произнесенных Христом слов на кресте: "Прости им!..."
Они не могут простить "им", как простил Он на кресте; смириться, как смирился Он - Бог, Сын Божий, Спаситель мира, "до смерти и смерти крестной". Немало и таких христиан, которые, переживая страдания за Имя Иисуса, сгорают в них, ожесточаются и уходят от Него во тьму внешнюю, откуда их когда-то вывел Спаситель, вместо того, чтобы познать Христа и силу Воскресения Его, через участия в страданиях Его, сообразуясь смерти Его. (Фил. 3:10).
В свое время они не смогли представить себя в жертву живую, благоугодную, как учит Писание (Рим. 12:11). И все это потому, что нельзя понять Христа без креста, как не понимали Его ученики и окружающие Его люди, следовавшие за Ним, как не понимал Его и я.
Христос становится понятным только тогда, когда Его жизнь, истекающая из ран, проникает в сердца христиан, омывает, очищает от всякого греха, и когда Он привлекает нас к Себе на крест. И если мы желаем познакомить людей с живым Христом, то мы, будучи Его естеством, можем это делать, жертвуя свою жизнь за спасение мира, как делал это Он.
Только страдающая Церковь, Церковь в терновом венце, способна явить миру живого Христа. И только через наши страдания, сораспявшихся с Ним, Он становится понятен людям.
Все попытки явить миру Христа без креста на сегодняшний день заканчивались провалом, были бесплодны, безрезультатны. Все заблуждения их всевозможных вероисповеданий, вся их беспомощность против возрастающегося невежества и неверия заключается в том, что Христос проповедуется не распятым, что Он проповедуется людьми, не сораспявшимися с Христом, или распятых не на Его кресте, а на кресте особенного тщеславия, т.е. страдающих для собственного прославления.

* * *

Только у подножья креста мне, сораспявшемуся с Ним, Он ответил на мой мучительный вопрос: "За что?"
И когда я понял это у подножья креста, то я со смирением, сначала робко, а затем бодро запел гимн, который стал гимном христиан последнего времени:

Приди к нам, о Боже,
Приди, мы устали,
Последние силы слабеют в пути,
Пригнулись к земле мы
Под гнетом печали,
Но дай нам подняться и дальше идти.

Идти за Тобою
На смерть, на мученья,
Страдать за святые заветы Твои.
Зажги в нас огонь Твой,
В часы испытанья
И сердце любовью Своей озари.

В святыню, как прежде, Бросают каменья. Мир гонит по-прежнему Паству Твою. Мир дышит злобою, Коварством и мщеньем, Но дай нам не сдаться В смертельном бою...
Я хотел бы, чтобы этот гимн, с чувством глубокого смирения и полной зависимости от Господа - Владыки жизни, пел каждый носитель Его славного имени, сораспявшись с Ним, и пел его до Его пришествия.

Аминь.

Николай Храпов

Visit www.betroll.co.uk the best bookies