Освобождение
- Details
- Published: Wednesday, 17 June 2009 15:19
Белые облака, словно дым, медленно плыли по бескрайнему сине-голубому небу, сливающемуся на горизонте с такой же синей массой воды озера Байкал. Только в отличие от неба по озеру бегали не облака, а веселые барашки волн. Сновали туда-сюда беспокойные чайки. Невдалеке от берега качались рыбацкие лодки, а на горизонте небольшой пароходик-буксир с трудом тащил связанные бревна, по местному именуемые «сигарами».
С буксира хорошо обозревалась прибрежная полоса. Справа находился небольшой порт лесоперевалочной базы. Туда иногда маленькими катерами затаскивались «сигары», вытягивались на берег и подвергались там дальнейшей обработке. За портом виднелись корпуса промышленных зданий, давно не ремонтированных и обшарпанных до кирпичного основания. Среди них торчала труба котельной. Вдали белели строения поселка, за которыми поднимались величавые горы Хара-Дагона. Если перевести взгляд влево, то после огромных куч опилок, выбрасываемых местной промышленностью как отходы, можно было увидеть высокий забор, сбитый из досок, поставленных друг на друга и для неприступности опутанных колючей проволокой. По бокам его возвышались сторожевые вышки. На ум приходило сравнение с древне-русской крепостью, стоящей посреди дремучих лесов. И действительно, приглядевшись, можно было увидеть силуэты людей, находящихся внутри башен и зорко охраняющих «покой» их обитателей.
Однако все сомнения на этот счет рассеивал огромный поток людей в одинаковой темно-синей одежде, хлынувший по специальному коридору из досок, рядом с которым прохаживались зеленые фигурки с автоматами и собаками.
Среди толпы, только что миновавшей КПП и теперь месившей грязь с опилками по дороге в лесоцех № 2, находился и Андрей Грязнов. Он был осужден на три года за «антисоветскую» пропаганду. Она заключалась в том, что он свидетельствовал о Христе и любви Божьей к людям. И вот минули три года тяжелых лишений и невзгод. Сколько выстрадано, передумано, но не сломлена вера в Спасителя, в Господа Иисуса Христа. Этой верой он жил, с этой верой он страдал. И всегда, находясь среди отверженных обществом людей, он говорил с ними о любви Божьей и видел, как открывались сердца людей, озарялись светом их души. Многие каялись. Сегодня он шел на работу в последний раз, а в мыслях уже витал за воротами тюрьмы, в родной Москве, спрашивая себя: «А все ли делаю я по завету Господа?»
Андрей не знал, что на стол заместителя начальника колонии по оперативной работе постоянно ложились докладные об «антисоветской» религиозной работе среди заключенных баптиста — москвича-фанатика, как прозвала его охрана. Приезжавший кэгэбист аккуратно подшивал эти докладные в папочку, а копии отсылал наверх по инстанциям, интересовавшимся поведением «антисоветчиков» в колонии.
Накануне освобождения Грязнова к заместителю начальника колонии по оперативной работе приехал старший лейтенант КГБ с устным предписанием начальства «приструнить распоясавшегося антисоветчика-баптиста и по возможности посадить его еще на один срок». В кабинет были вызваны один из оперативных сотрудников Кунцевич и местный участковый Шпак. Состоявшаяся между ними беседа осталась тайной.
Наступило долгожданное утро. Андрею выдали гражданскую одежду, контролер на выходе протянул справку и ведомость для росписи. Андрей расписался, двери КПП распахнулись. Грязнов вышел, мысленно возблагодарив Господа, и тут увидел свою родную, милую и такую чужую после долгой разлуки жену Лилю. По щекам ее текли слезы, слезы радости, губы беззвучно шевелились, благодаря Господа за освобождение мужа. Он нежно обнял ее.
Из служебного автобуса посигналили, они втиснулись в него и вместе с другими освободившимися и их родственниками доехали до железнодорожного вокзала. Отстояв очередь в кассу и купив билеты до Москвы, они сели на лавочку, стоявшую перед зданием вокзала, и принялись оживленно говорить о пролетевших трех годах разлуки. В это время неожиданно из-за угла здания вокзала вынырнул полупьяный человек в помятой телогрейке, стоптанных сапогах и черной шапке набекрень. Вразвалочку приблизившись к месту, где сидели Грязновы, он грубо сказал: «А ну-ка подвиньтесь!» Лавочка была небольшая, и Лиля испуганно убрала сумочку и поджала ноги. Человек плюхнулся на скамейку, достал пустую пачку из-под папирос и, грубо выругавшись, сказал:
— Эй, хмырь, закурить не найдется?
В Андрее вскипело чувство гнева, однако он сдержался и вежливо ответил:
— Извините, я не курю. Человек встал, обошел скамейку и, будто не удержавшись, навалился спиной на Андрея, который негрубо отстранил пьяного. Тот, как от удара, упал и закричал: «Помогите! Убивают!» Из-за угла на крик выбежал милиционер. Подошли стоявшие на вокзале люди, кто-то стал поднимать пьяного. Милиционер обратился к Андрею:
— Ваши документы, гражданин! Увидев справку об освобождении, он схватил Андрея за рукав и закричал:
— Вот, не успеют освободиться, уже творят новые преступления. Преступник — он преступник и есть. Закон преступить для них — что раз плюнуть. Пройдемте, гражданин.
Но тут неожиданно для милиционера в толпе послышался гул возмущения. Из нее вперед выступил мужчина, только что сам освободившийся, и сказал:
— Что цепляетесь к человеку? Он в своей жизни мухи не обидел. Хорошей души человек. Мы все видели, как это было. — И, обращаясь к стоявшим вокруг людям, добавил: — И напишем куда следует.
Милиционер под напором возбужденно галдящей толпы отпустил рукав Андрея и сказал сквозь зубы:
— Ну, смотри, баптист, доберемся до тебя. — И, повернувшись, молча ушел.
Толпа понемногу разошлась, лишь мужчина, выступивший на защиту Андрея, стоял с ними до прихода поезда.
Расположившись в купе, Андрей сел напротив жены у окна и, глядя на улетающие назад строения поселка, вспомнил слова из Священного Писания, согревавшего его всю жизнь: «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание».
...Участковый ругал младшего оперуполномоченного Кунцевича за срыв операции, грозил сорвать с него погоны.
А вечером Кунцевич, допивая бутылку и глядя на нее мутными глазами, сказал: «Какой души человек, какая сила духа».