Дополнить число (Юрий Грачев) - Страница 4

• Print
• Email

Details

Published: Sunday, 11 January 2009 17:54

* * *
Рассвело, когда Павел со страшной головной болью, спотыкаясь, пробирался к реке, где было назначено свидание.
Ее еще не было. Он искупался в реке, намочил голову, но самочувствие не улучшалось. Голова трещала, на душе была тяжесть, страх. Когда он увидел спускающуюся по косогору Шуру, словно легче стало. Он всматривался в ее красивую фигуру, стройные полные ноги и думал,, что он скоро будет обладать ею.
— Здравствуй! — Весело прикрикнула она. — Что ты такой распухший? Крепко пьете!
— Да, крепко, — сказал он, силясь улыбнуться, — дело сделали крепкое.
— Какое дело?
— Да двух баптистских попов уничтожили.
— Каких попов? — с тревогой в голове спросила она. — Здесь попов нет, обыкновенные все крестьяне.
Ей ясно вспомнилось, что ночью слышала, как отца вызывали.
— А вот у них Пантелей и Аким заправилы. Их нынче ночью мы убили, — сказал равнодушно Павел.
Глаза Шуры остановились и даже расширились.
— Папа! Папа! Где ты? — закричала она, — Неужели они тебя убили?
Она бросилась в село, бежала по улицам, крича:
— Папа, папа, милый папочка!
Собрался народ, стали искать Пантелея и Акима. Нашли Павла Скудина, и он все рассказал им, дрожа от страха. Думал, бить будут, самосуд устроят, но его не тронули.
Пришел в избу к товарищам, те уже по волнению, заметному в селе, догадались, что все известно.
— Приготовить оружие! — командовал Котов. — Нужно быть готовыми к обороне.
Но никто не думал о самосуде. В селе большинство были верующие и ни у кого не мелькнула мысль о самосуде и мести. Толпа собралась у могилы, хотели достать трупы, но Иван, брат партизана Никифора, не разрешил, сказав, что Никифор уехал за начальством и до него нельзя трогать.
Родственники не отходили от могилы. Шура вначале плакала, стонала, потом замолчала, стиснула зубы и неподвижно уставилась на могилу. Невдалеке стоял Саша Ивин, поддерживая мать, которая непрерывно плакала. Сам Саша не плакал, только глубоко и резко произносил: "Господи, Господи".
Шура оторвала свой взгляд от могилы, взглянула на Ивина и в глазах ее блеснул огонь. В ней проснулся зверь, жаждущий смерти.
— Саша, перед этой свежей кровью, — крикнула она, — перед невинно убитыми отцами клянемся отомстить! Ты охотник, идем, я тоже умею стрелять. Отомстим палачам!
Саша молчал.
— Так что же ты молчишь? Ведь "око за око, кровь за кровь", так написано у вас?
— Успокойся, успокойся! — бросилась женщина к Шуре.
— Идем же, идем сейчас! — не унималась она.
— Я христианин, — сказал Саша, — написано: "Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. И если враг твой голоден, накорми его".
— Брось ты этой ерундой прикрываться! — гневно крикнула Шура. — Ты как баба боишься, трусишь. Я сама, я сама пойду.
Она сделала несколько шагов, зарыдала и упала на землю.
К вечеру из-за леса показалась конница. Вооруженные люди в голубых фуражках с красными околышами окружили избу, где находились преступники. Вывели их, обезоружили.
— Как так, нас арестовать? — волновался Котов. — Ведь мы двух попов, врагов уничтожили.
— Не волнуйтесь, не беспокойтесь, товарищи, — успокаивали его конвойные, — Пролетарский суд разберет кто виноват.
Посадив на телегу, окружив кольцом верховых, увезли их в город. Когда провозили деревней, никто не угрожал, никто не обругал их. И лишь только, когда подъехали к пригородному селу, там люди, узнав о их преступлении, злобно ругали и грозили им самосудом.

* * *
Это были необыкновенные "многолюдные похороны. В одном большом гробу лежало два брата, два ДОПОЛНИВШИЕ ЧИСЛО. С пением несли их на кладбище. Вся масса народа, плача, пела:
"Они собираются все домой, все домой.
Один за другим входят в край родной,
да все домой".
На похоронах были представители власти. Они объяснили, что преступники будут наказаны, и никто в Советской стране не имеет права нарушать закон о вероисповедании и чинить самоуправства.
Над открытой могилой Саша открыл Евангелие и прочел: "Блаженны умирающие В Господе, — сей говорит Дух. Они успокоились от трудов своих и дела их идут вслед за ними".
Когда опускали гроб в могилу, на колени упала Шура.
— Господи, прости меня грешницу! — раздался вопль из ее уст. — Папа, папа, прости меня. Отец Небесный, спаси меня от грехов моих!
Она плакала и молилась. Весь народ опустился на колени с нею и молился, благодаря Бога, что услышана молитва ее отца.
— Какая радость! Дочь-то Пантелея покаялась, — говорили люди.
У могилы отца Шура получила новую жизнь, вечную жизнь. Ее целовали, поздравляли с обращением к Господу.
— Сестра, — сказал Саша, пожимая ей руку, — пойдем за Иисусом, как шли наши отцы, будем верны Ему до конца!
Умер зверь в сердце Шуры. Она простила убийцам, она не чувствовала к ним ненависти. Она знала, что они несчастные грешники, которых сатана бросает на разные злые дела.

* * *
Каменный коридор, каменные стены, железные решетки, кованые тяжелые двери. Одиночки. Их одиночки были рядом. Котов сидел один, Павел Скудин с четырьмя другими людьми. И только попав в тюрьму, он вспомнил ясно свою мать, — этими мыслями мучился он.
В этой же камере, где находился он, был молодой человек. Несмотря на то, что он сидел давно, он занимал место на полу у параши (помойная бочка), уступая место на нарах приходящим.
— Почему это вы так делаете? — спросил Павел Скудин.
— Я на земле лучшего места не ищу, — ответил он.
— Но мне все-таки неудобно, — сказал Павел, — Когда я ложусь на нарах, а вы на полу. Ведь я только пришел.
— У меня лучшее место там, — указывал юноша в окно, где виднелся кусочек синего неба.
— А вы за что сидите? — поинтересовался юноша у Павла.
— Двух баптистов убили, — ответил он.
Юноша с грустью посмотрел на Павла и тихо сказал:
— Значит моих родных братьев убили.
Скоро они сдружились. Павел рассказывал, как он боится за мать, что мать погибнет, узнав, что он в тюрьме.
— Покаяться вам нужно, — говорил юноша, — молиться нужно, легче станет. А насчет тюрьмы мы, верующие, хлопотать станем. Если возможно, чтобы вас отпустили. Мы не мстим за себя.
Он давал Павлу читать Евангелие, и Павел часто, раскрыв его, говорил:
— Какая удивительная книга! О, если бы приехать домой к матери, непременно достал бы Евангелие и стал его читать.
Не прошло и недели заключения Павла, как он стал слышать дикие крики из одиночки Котова.
— Нет, не буду есть, не буду, — кричал он. — Вы хотите меня отравить. Знаю, хотите отравить!
Временами он просил курить, но табак не брал, боясь, что его отравят им и брал только зажженную папиросу, которую надзиратель курил сам. По ночам он не давал спать людям, находящимся в соседних одиночках, кричал, бился в дверь.
— Я знаю, сегодня вы меня расстреляете, дайте проститься с маленькой дочкой! Дайте поцеловать ребенка, а потом стреляйте!
Скоро пришло распоряжение — перевести Павла и Котова в общую камеру. Павел прощался со Смиринским (так была фамилия юноши) как с близким другом.
Котов категорически отказался выходить из одиночки, думая, что его ведут на расстрел.
— Я вас понимаю! Все... Убить хотите меня!
Мысль о смерти для него была страшным кошмаром. Никакие уговоры, обещания не помогали. Пришлось нескольким надзирателям вытаскивать его из камеры. Он ужасно кричал, бился:
— Дочку, дочку, дайте мне посмотреть перед смертью!
Все заключенные притихли, слыша эти дикие вопли. Страшно мучился человек, не понимая и не зная, что его ожидает. И когда его тащили мимо одиночки Смиринского, тот вспомнил слова Писания: "У МЕНЯ ОТМЩЕНИЕ, Я ВОЗДАМ", говорит Господь.
Скоро прошел слух, что Котов совсем сошел с ума и его отправили в психбольницу.
"ГОСПОДЬ БУДЕТ СУДИТЬ НАРОД СВОЙ" (Втор. 32:35—36).
1946 год